Зенитчик-2 - Страница 22

Эшелон не литерный, обычный товарный. Поэтому ползем медленно, подолгу стоим на станциях, полустанках и разъездах. Отстать от эшелона можно элементарно — поезд начинал двигаться без предупреждения. Точнее, больше стоим, чем едем. Общий курс — на Москву, куда дальше — неизвестно, Иванов знает, конечно, но молчит как рыба об лед. На остановках призывники по очереди бегают за кипятком. Чайник только один, кто-то из родителей пожертвовал сыну ценную посуду. В чайник входит около трех литров, которых для сорока человек явно не хватает. Приходится бегать несколько раз, другой посуды для выполнения этой задачи нет, а кипяток, даже пустой, единственный способ согреться на стоянке. В вагоне все равно осталось слишком много не заткнутых щелей, и на ходу все тепло из него быстро выдувается. Некоторые пытались греться домашними запасами, которые сердобольные родственники успели всучить призывникам во время следования на станцию, но у местной самогонки есть один недостаток, делающий ее абсолютно не пригодной для скрытого употребления — запах. По этому признаку все запасы были быстро изъяты товарищем младшим лейтенантом. Меня он тоже к этому делу привлек, но я отнесся к нему без энтузиазма. Не люблю я рыться в чужих мешках и торбах, даже по приказу свыше. Все найденное было решительно уничтожено Ивановым. Уничтожено, в смысле, вылито, а не то, что вы подумали.

— И мне плесни.

Вообще-то мне уже наливали из предыдущего чайника, но так приятно согреть озябшие пальцы об эмалированную кружку, а потом размять ими задубевшие уши. Когда вода немного остынет, ее можно выпить, кайфуя от ощущения катящейся вниз организма теплой волны. В узелке оказалось несколько картофелин, сваренных «в мундире», и луковица. Картофелины я чистил, и некоторое время держал над кружкой с кипятком. Они становились мокрыми от конденсата, но немного согревались.

К вечеру температура снаружи упала еще на пяток градусов. Иванов сидит на нарах в глубине вагона. Мерзнет, но к обсевшим буржуйку призывникам не присоединяется, держит с подчиненными дистанцию. Вместе с тем, я вижу, что он тоже прислушивается к тем фронтовым байкам, которые я травлю раскрывшим рот пацанам.

— Пока танк едет — он не очень опасен. На ходу у наводчика поле зрения трясется так, что он ни хрена не видит. Из пушки стрелять он на ходу не будет, все равно не попадет. Курсовой и башенный пулеметы в белый свет палят, как в копейку. Да и вообще, из танка мало что видно. Но когда он прямо на тебя прет, то выглядит все страшно: гусеницы лязгают, пулеметы строчат, и он все ближе, ближе, ближе… Бывают не выдерживают, бегут. Только от танка все равно не убежишь.

Я сделал небольшую паузу, чтобы слушатели прониклись. Ишь замерли, ушки топориками. Ну слушайте, слушайте, авось когда-нибудь и пригодится.

— Вот когда танк короткую остановку сделал, тогда смотри в оба. Если ты круглый ствол видишь — ныряй в окоп, особенно, если рядом с тобой наш пулемет расположен. Танк в него целится и тебе тоже достаться может.

Я еще хотел поведать благодарным слушателям, как надо во время отражения атаки вражескую пехоту от танков отсекать, хотя сам об этом только понаслышке знаю, но тут меня прервал Иванов.

— Отставить р-разговорчики! Скоро в Рязань прибудем, там на продовольственном пункте организовано питание личного состава, следующего в эшелонах. Порядок приема пищи следующий…

Приятно все-таки, когда о тебе заботятся, даже когда забота ограничивается черпаком жиденького супчика из горохового концентрата, скудной порцией синюшной перловки и горячей, чуть сладковатой бурдой в эмалированной кружке, именуемой чаем. А что вы хотите? Здравствуй, третья тыловая норма довольствия. От деревянных столов пованивает хлоркой, призывники подчищают алюминиевые тарелки, звеня по ним алюминиевыми ложками, на гражданке сейчас тоже голодно. Говорят, есть шестая летная норма, по которой в день положено чуть ли не полкилограмма мяса. Эту норму получает только командный состав ВВС, да и то не весь, а по специальному списку. Но так ли это, никто достоверно не знает, норма секретная, и ни самой нормы, ни списка лично никто не видел.

Ночью прибываем в Москву. На какой-то сортировочной станции наш вагон прицепляют к другому эшелону, и он, к нашему удивлению, отправляется на восток. За стенами теплушки проплывают знакомые еще по той жизни двойные названия. Павловский Посад, Орехово-Зуево, и я догадываюсь, куда направляется наша сборная команда. Во Владимире нас еще раз накормили, а вечером следующего дня мы выгрузились на станции до боли знакомого города. Всего-то год прошел, даже чуть меньше, с той поры, как мы в такой же темноте стащили с платформы нашу пушку, а где сейчас Епифанов? А Петрович? Живы или нет? Будем надеяться, что живы.

— Станови-ись!

Младший лейтенант Иванов проходит вдоль строя, еще раз пересчитывая призывников.

— Напра-во! Шаго-ом марш!

Приблизительно через час за нашей неровной колонной закрылись стальные ворота с красными звездами на створках. Иванов хотел пройти на территорию части с шиком, и как только колонна начала втягиваться в ворота, подал команду «Смирно!». Зачем он это сделал? Кроме наряда по КПП оценить его старания было некому. Однако он не учел полное отсутствие строевой подготовки у призывников и снег под ногами. Кто-то, неправильно поняв команду, застыл, на него наткнулся задний… В результате строй смешался, и в ворота мы проскочили, по сути, толпой.

Запасной зенап располагался в тех же казармах, поэтому буквально через пять минут после прощания с командой призывников я уже предстал перед дежурным по полку старлеем. Все начальство и канцелярия уже убыли, разбираться со мной было некому, и дежурный, повертев в руках мое предписание, пристроил меня на ночь в казарму хозроты.