— Разведчик, — предположил кто-то из кузенов.
— Похоже, — согласился я. — Быстро, собираем магазин. Сейчас начальства набежит, могут и к нам заглянуть, а у нас орудие не боеготово.
Какие к нам, в принципе, могут быть претензии? Огонь не открыли? Так мы сегодня и не дежурили. И разрешение на разборку от непосредственного начальника получено. Но не пытайтесь объяснить это разгоряченному дяде со шпалами в петлицах. Поэтому сборка была выполнена гораздо быстрее разборки. Однако обойму в магазин вставлять не стали и рукоять первого заряжания не тронули — появление второго разведчика за один день маловероятно, а держать пружину досылателя сжатой не стоило.
К нам начальство, к счастью, не заглянуло, все поздравляли комбата-три и открывший огонь расчет. Буквально через пару часов стали известны подробности. Первым на появление «юнкерса» среагировал именно комбат: с воплем «Ложись!!!» он нырнул в сугроб и вылез из него, только когда стих грохот выстрелов и рев моторов.
Самолет шел прямо на батарею. У расчета было где-то восемь секунд на то, чтобы довернуть ствол в нужном направлении, дослать патрон и нажать обе педали спускового механизма. Для хорошо тренированного расчета — масса времени, большую часть которого они, видимо, потратили на осознание происходящего. Поэтому огонь открыли, когда самолет был почти над батареей, и он сам буквально влетел в очередь зенитного автомата. 37-мм осколочно-трассирующая граната при взрыве дает 25–30 осколков массой более восьми граммов и до сотни более мелких. Летчикам хватило.
Комбат потом гоголем расхаживал перед полковым начальством, выпячивая грудь, небось дырку для ордена уже провертел. «Это я левее ноль-десять скомандовал!». Какие ноль-десять? Самолет шел прямо на батарею, то есть «курсом ноль». Полный придурок.
Между тем, от устройства орудия мы понемногу перешли к приемам стрельбы.
— Это в среднекалиберной ПУАЗО за вас думает, а у нас все на глаз, — поучал меня Аникушин, — скорость, курсовой угол, угол пикирования. Разве что дальность по дальномеру определят. А вообще, результат больше от наводчиков зависит.
— Это понятно. Ты лучше скажи, какие команды при стрельбе подают?
— По основному способу…
— Стоп. А какие еще бывают?
— С рассеиванием, по пикирующим самолетам, по штурмовой авиации, по парашютному десанту, заградительный, ну и по наземным целям, — перечислил способы стрельбы ефрейтор.
— С рассеиванием поясни.
— На первом орудии ставят скорость плюс десять метров, на четвертом — минус десять, на втором и третьем, то есть нашем, скорость остается без изменений.
Понятно. Первое бьет перед целью, второе и третье по цели, четвертое позади, авось кто-нибудь попадет.
— А заградительным?
— По команде «заградительным» я относительно указанного ориентира поворачиваю ствол на один оборот маховика влево. После каждой очереди я вращаю маховик вправо на четверть оборота. После пятой очереди стрельбу прекращаем и ждем следующей команды.
— Уяснил. Давай к командам вернемся.
— А остальные способы?
— Остальные я и так знаю.
Они и в самом деле ничем от способов стрельбы из С-60 не отличались, только там основной был со станцией орудийной наводки.
— Ну-ну. Первым делом тебе скомандуют цель, потом способ стрельбы, если ничего не скажут, значит, основной.
— Понял.
— Дальше идет тип снаряда, скорость, дальность в гектометрах, длина очереди. Уяснил?
— Уяснил.
— Ты все это повторяешь и следишь за нашими действиями. Как все готово будет, правую поднимаешь и громко орешь «Третье готово!». После чего тебе скомандуют «Огонь!». Ну это мы и сами услышим, дальше слушай поправки и нам их погромче ори, а то при стрельбе от грохота хрен чего услышишь, да и в азарт многие впадают.
— Понял, не дурак. А теперь давайте малость потренируемся. Орудие к бою!
Такого исхода расчет, расслабленно наблюдавший за обучением незнайки-командира, явно не ожидал и с выполнением команды промедлил.
— Быстрей, быстрей, черепахи беременные! По самолету над первым! Осколочным! Скорость сто десять!
Расчет наконец-то занял свои места, ствол начал движение, затрещали установки прицела.
— Двадцать пять! Короткими!
Сначала лязгнула рукоять первого заряжания, потом вставляемые в магазин обоймы.
— Готово! — доложили наводчики.
— Отбой! Разряжай!
— Тренируетесь?
— Так точно, товарищ лейтенант!
За всей суетой появления Угрюмова никто не заметил.
— Да не ори ты так, не на плацу, — осадил мое рвение лейтенант. — Это правильно, похоже, недолго нам осталось в резерве сидеть. Устройство орудия изучили?
— Так точно! Теперь с командами при стрельбе разбираемся.
— Вижу. Ты Аникушина слушай, он мужик грамотный, в полку со дня формирования. Если бы не тот случай…
Лейтенант бросил выразительный взгляд на первого номера, тот отвел глаза.
— Если вопросы будут…
— Да пока нет, товарищ лейтенант, сами справляемся.
— Продолжайте.
Взводный ушел, а я накинулся на заряжающего.
— Станкус, команду «разряжай» никто не отменял.
Однако меня сильно заинтересовало, что же такого произошло, что Аникушин лейтенанту в глаза смотреть не может. Поначалу расчет отнекивался, но еще до ужина мне удалось их разговорить. Дело оказалось в обычном российском разгильдяйстве, точнее, в данном случае в российско-литовском. Произошло это еще в конце прошлого года. Полк расположился в только что освобожденной станице. Выделенный расчету дом оказался пустым, хозяева куда-то исчезли. Впрочем, куда они исчезли, можно было догадаться, так как в доме нашлась масса признаков совсем недавнего квартирования в нем немецких офицеров. В шкафу висела серая шинель с витыми погонами. На погонах было по одной квадратной «звездочке». Тут же на полке лежала черно-серая фуражка с высоко заломленной тульей. Почему немец бросил свое имущество, было понятно — жиденькая шинель, рассчитанная на среднеевропейскую зиму, мало чем могла помочь своему владельцу в донской степи, да еще и в конце декабря. Наверняка он нашел себе что-нибудь более существенное.